субкультурная

Стал годом окончательного расслоения маргинализировавшегося населения в новых рамках социальной пирамиды. На вершине которого пребывало перепуганное и дезориентированное происходящим чиновничество, в середине - сросшееся предпринимательство и криминал, узкая прослойка арт-среды и остатков субкультурных племен, и... остальное население, которому с царского плеча было предложено делать все что угодно. То есть либо пополнить армию безработных предпринимателей дворового масштаба, либо в стачкомы и на митинги. Павловская реформа денег, нацеленная на благое, еще более напугала остатки трудящихся на производствах, чем отмена карточек. Но для большинства озабоченных собственными проблемами эти события стояли на заднем плане перед более актуальными задачами. Многие покидали город, выстраиваясь очередями перед иностранными посольствами, пребывая в панике перед грядущим хаосом. Внешне этот хаос проявлялся в активной бомбежке медийной информации, пропагандирующей новые, уже демократические, ценности через газеты и телевидение. В центре города, параллельно субкультурной молодежи и криминальным «деловым» кругам, периодически появляются толпы маргинализированных инженеров и престарелых граждан, которым под политические обсуждения отводят территорию ЦПКО, но они продолжают рваться на Лубянку и Красную Площадь, обсуждая и выдвигая в мегафоны какие-то требования и претензии к государству.
Но неформалов больше всего заботит иное. Массовое изготовление ретейлов униформы, в том числе и самого святого - курток «перфекто». Ношение которой являлось принадлежностью ко всей ранее перечисленной истории, пролитой кровью и сопровождавшейся ироничной пословицей «одел кожу - получай в рожу». Не говоря уже про качество, благодаря которому быть униформированным неформалом позволить себе мог далеко не каждый советский гражданин. Элементы дресс-кода становятся общедоступны, а массовое вливание обычной и мажорной молодежи в рок-эстрадную среду размывают границы внешнего восприятия субкультурного люда и новоприбывших, по сути являвшихся непрезентабельным отражением неформалов предыдущего периода. Все это ведет к окончательной смене дресс-кода на милитаристический, кажуальный, винтажный. Байкеры снимают кожи и одевают жилеты.

Московско-питерские связи суживаются, как и в начале 80-х, до персональных. Но все еще работают.
Весной состоялся первый «Гагарин пати», организованный ленинградскими деятелями, открывая для студенчества доселе в массе невиданную форму времяпровождения. Открывается первый Бункер, полубогемный клуб «Маяк», вслед за которым откроется «Эрмитаж» и печально знаменитый мажорский «Белый таракан».
Параллельно идет мутация винтажной, декадентской и «инди»-моды, центром которой становится Тишинский рынок. Стиляги второй половины 80-х, во многом утратив женский контингент в коммуникации, мутируют в сторону рокабилли и позже перемещаются в ЦДХ. Остатки нью-вейеров и брейкеров растворяются в новой полуутюжной коммуникации Арбата, где начинается подъем кажуальной и хип-хоперской стилистики, а сама коммуникация продержится вплоть до 95 года, в итоге став местом формирования скинхед-стайлинга, востребованного в фоттерской среде. В сквоте у Маугли (На «Маяковской») происходят какие-то околомузыкальные собрания и проходят творческие тусовки.

В недалеком будущем Франк Веббер, представитель немецкого отделения «Хеллс энджелс», на спор с товарищем по клубу пересек советскую границу и доехал от Минска до Москвы на мотоцикле, отчасти повторив «подвиг» Матиаса Руста. Найдя себе подобных на Пушкинской площади, этот взаимоконтакт дал серьезный толчок к развитию байк-движения в России. Представители московского движения были приглашены на байк-шоу в Берлине в следующем году, что послужило первым шагом для проведения подобных мероприятий на отечественной почве. Помимо «НВ», в этом году складываются недолговечные мотоганги «Hell dogs» и «Cossaсs Russia», формируя новое закрытое для посторонних движение, которое к середине 90-х насчитывает несколько тысяч «железных коней» на территории Постсоюза. Остатки «пеших» московских субкультур с самоназванием «стритфайтеры» образуют подобие «инди»-движения, плавно перетекающее в эстетику «кэжуал» скинхед-розлива. Приблизительно то же самое происходит и в Ленинграде, где единичные катания на мотоциклах дополняют запоздалая волна хардкора как реакция на внешние проявления и хлынувший в столицы поток беженцев с юга, вместе с которыми в городах появляются наркотики. Но это все наступит только на следующий год, уже в совсем другой стране с другими условиями для жизнедеятельности.

А пока более взрослое и, возможно, более расчетливое субкультурное поколение, оставшееся не у дел после «рок-вакханалии», слегка утратив понимание происходящего, найдет применение в околополитической нише, подавшись в журналистику и кураторство. Вторично «просвещая» маргинализированные массы, подавая отслужившие свое субкультурные явления за новшества и занимаясь спекуляцией различного толка, связывая субкультуры и политику. Все эти тенденции отразятся в том, что ряженые под субкультурный люд, окученные недоброкачественной рок-эстрадой люди будут вовлечены в политику и бесцельно потратят свои лучшие годы, разъедая тончайшую пленку неформальности. Связывающей и поколения, и раздробленный, уже далеко не советский социум. Субкультурные же отношения, скалькированные с неформальной среды в поверхностном и упрощенном виде, наряду со сленгом надолго войдут в быт остальных постсоветских граждан, ретранслируемые через уголовно-мажорскую и журналистскую среду, уверенно вставшую на путь деградации и папуасизации населения. По статистике социологов, на этот момент число только маргинализированной молодежи увеличится в 6 раз по сравнению с дофестивальным периодом. И все хулиганские подвиги 80-х, как и стоическое противостояние ради жизни с поднятой головой и внутренней свободы, все еще кажутся наивно героическими. Буквально за год до начавшейся уличной мясорубки, военных столкновений и передела, постепенно охватывающего всю страну. Но это все будет уже не в СССР, хотя и в рамках запущенной некогда «перестройки».