Ассы в Массы. Песни Среднерусской Возвышенности.

Никола Овчинников и Сергей Воронцов о группе Среднерусская возвышенность,Апт-Арте и КГБ, квартирниках, Игоре Сталкере , Дмитрии Пригове, Поп Механике, сквоте на Фурманном, Сандуновских банях и Сергее Ануфриеве.

Н.О. Сладкие времена застоя и коррупции.

М.Б.  Как тебя занесло в творчество?

Н.О. В творчество меня занесло совершенно случайно. Отец моего друга по детскому саду и к тому же соседа по дому был художником, и всячески своего сына тоже готовил в художники. После 8-го класса он удачно поступил учиться в 1905 года, а я на год младше был, и понял, что и мне надо тоже пойти  туда учиться.

М.Б.  Почему ты захотел учиться на художника? Чтобы меньше работать?

Н.О.  Это было художественное ПТУ. Был шанс после восьмого класса свалить в другую, взрослую жизнь. Возраст, конечно, влиял и  социальная среда, которая сложилась в нашем районе, где построили несколько кооперативных домов от Академии Наук на улице Дмитрия Ульянова. Вообще я родился на Арбате, а потом родители переехали, кажется, в 1960-м году. Все детство я провел в интеллигентской атмосфере оттепели. А потом начался застой. Папа был философ. Уже лет в 12 лет меня начали заинтересовывать  искусством. Как-то отец взял меня за руку и сказал, — пойдем, у меня друг живет рядом и у него много картин и скульптур. Другом оказался Александр Зиновьев, а картины и скульптуры — Эрнста Неизвестного. Они о чем-то своем говорили, но мне было дико скучно. Абсолютно не вставило общение с Неизвестным… Детское ощущение подтвердилось позже, в зрелом возрасте. Не мои вибрации.

Училище же 1905 года, — это было такое серьезное злачное место, с особой репутацией. Кто там только не учился. Вокруг было множество пивных. Училище было завязано на алкоголе так, что даже страшно представить. У нас был замечательный преподаватель живописи по фамилии Горелов. Живопись начиналась в 8.30 утра. А классы выглядели как этакие витрины на первом этаже. Он приходил абсолютно помятый, брал три рубля, звал старосту и говорил: «Покупаешь батон черного, два кефира и селедки». Потом, когда староста все это приносил, отрезал половину черного, выпивал бутылку кефира и съедал селедку — завтракал, а из оставшегося ставил натюрморт. Он был поклонник сурового стиля, и жил в абсолютно суровом стиле. Для него искусство и жизнь проходили ровно до 11 часов, когда открывалась пивная напротив, а дальше мы к нему ходили консультироваться через дорогу. Пивная стояла рядом с церковью, и так получалось,  что верхняя часть бульвара находилась под влиянием учащихся из 1905 года, а нижняя часть под влиянием архитектурного института. Иногда они смыкались в этой же пивной, а потом мархишники появились и в сквоте «Детский сад». Катя  Микульская, Антон Мосин. Но были там  и старшие ребята – Аввакумов, Бродский… Такой вот  культурно-географический феномен.

К 1978 году те  художественные круги, с которыми я общался, вполне сформировались в то,  что ныне принято называть художниками соц-арта. А некоторые даже начали увядать, как Малая Грузинка  с ее горкомом графиков  Круг концептуалистов вокруг Монастырского тоже  устоялся и, видимо, поэтому его вскоре покинул Никита Алексеев, чтоб сделать Апт-Арт. И только Анатолий Зверев был везде. Легендарный московский пьяница. Жил как герой и умер как герой. При этом у него присутствовала самовозгонка собственной  гениальности. Это было саморазрушением, и я думаю самое дорогое для него было то, что он получал теплоту и любовь людей, которые не всегда бескорыстно приглашали его к себе. Любви ему реально не хватало, и он ради этого был готов на все.

 У меня  тогда случился небольшой перерыв полтора года —1978-79 годы я жил не в Москве. Как честный человек, закончив училище, я — 20-летний театральный художник, поехал в город Горноалтайск работать сценографом в местном театре. И там у меня случился  экзистенциальный опыт, который абсолютно оторвал меня  от Москвы и от привычной среды. Хотя  я музыкой не очень интересовался, меня поразило то, что вся модная музыка в этом Горноалтайстке была. Это были времена диско. Хотя на весь город  было два ресторана всего, но почти все жители имели магнитофоны. Я спросил, как это может такое  происходить, и мне объяснили, что у них есть радиотранслятор, вышка, и там по ночам сидят и пишут музыку со всего мира. Вот так, уехав от художественной  цивилизованной жизни, я оказался в эпицентре музыкальной. В Москве-то допуск к этим волшебным антеннам был за 7-ю замками и активно порицался. Нет, конечно, в Гостелерадио были свои источники, но в маленьком городке это все совсем  не представляло проблем. Все друг друга знали, и рыбачили меломански сообща. Да, такая вот рыбалка, что поймал, то и узнал.

И вот про запреты. Малопонятное новое искусство, как и диссидентство, было тоже гонимым, а иногда равнозначным. И начало 80-х для меня больше всего связано с «делом журнала АЯ».  Гебуха стала заниматься журналом «А-Я», который издавал Игорь  Шелковский в Париже. Если я не ошибаюсь, первый номер вышел в 81-м, всего было издано 7 номеров. Этот журнал по-своему создал то современное искусство, которое у нас сейчас  есть. Все абсолютно по-взрослому. Когда не было ничего, вдруг появляется из ниоткуда — из Парижа — полноцветный, качественный супержурнал. Со статьями Гройса, Тупицыных. Последние, поскольку жили в Нью-Йорке, где и был «нью-вейв», пытались этот термин привить к тому, что происходило и здесь, в том числе и в рамках Апт-Арта. Но было все сложнее. Примерно так же как с термином «авангардное искусство»: слово-чемодан, в которое можно было запихать все что угодно. И если говорить про местный нью-вейв, то он появился чуть позднее, когда  случилось дело художника Сысоева. Там были, конечно, и прямые связи и пересечения с диссидентами, но все–таки вся эта тусовка была после. Сысоев затронул арт-тусовку по краю, и мне кажется, что комитетчики просто тогда  свой маркетинговый план выполняли, и получали за такие дела премии. Постоянно мониторили эту среду, интересовались.

М.Б. Творчество этого сюрреалистического  периода было достаточно разнообразным и многие художники развивались в канве соцарта, работая с темой изнанки советского сознания и обыгрывая символику советского строя. Творения эти естественно вызывали неоднозначную реакцию у «наблюдателей», и приводили к  достаточно смешным ситуациям. Показательна история  с художником  Плавинским, а может и не с ним — кто-то  сделал для военкомата портрет Ленина, который читает речь с мавзолея. Причем сначала этого никто не понял, а потом стали звонить через месяц. Интересоваться (смеются).

 С.В.Но интересовались вежливо и интеллигентно. В данном случае никого перебора не было абсолютно. Аня Гордиенко, которая вышла замуж за диссидента нашего Шатравка, рассказывала, что они пережили, когда уезжали в Америку. Они жили в Потаповском переулке, где сейчас клуб «ОГИ», на первом этаже, и визитеры ломились в дверь буквально каждые пять минут. Спрашивали спички и сигареты.  Нормальные ребята с прямыми челюстями. Не дяди степы, но частили, чтобы напомнить, что ты не один на белом свете. Очень деликатно. Менее деликатны были комсомольцы. Помню вроде Ване Бурмистрову  подосланные комсомольцы  прямо в подъезде отрезали волосы.  Это уже хипповые истории начала 80-х, когда еще была «система»…

Н.О. С хиппи немного другая история. В 70-е годы они были питательной средой. Я несколько лет провел в кафе Аромат. Теперь там кафе «Жан-Жак», и посещает его такая же художественная богема. Редкое стечение обстоятельств, преемственность. И к этому  кафе 80-х  имели отношение  и Катя Филиппова,  и  Сережа Шутов туда ходил и был там практически смотрящим,  когда  работал в музее Востока. Субкультура хиппи была важна в определенный момент. Такой бульон и старт ап, с которого практически все начинали. А уже дальше все расходились по другим местам и, к сожалению, люди, которые  там застревали, вклеивались в  эту  матрицу, и это откладывало отпечаток на всю жизнь. Вот Анька Герасимова, умнейшая я тетка, но пример как раз озвученного.

М.Б.В любом случае это была независимая коммуникация со своей системой распространения информации, «вписками» и «квартирниками».

 С.В. Это ужасно… ( фальцетом) Ребята закройте окна, я не могу петь, пожалуйста не курите здесь, а вообще дайте немого денег музыкантам. Ребята, чуваки, вы здесь играете, дайте немного денег. Такие специальные коммерческие отношения  - ну какими коммерческими они могут быть, когда все играют все равно не для денег? Понятно, что 25 рублей с таких концертов  не получишь.

Собирались ради того, чтобы посидеть, попеть, послушать. И можно сказать, что  на «квартирниках» были все время одни и те же люди, и через  этих людей шел поток различной  информации. У нас тоже такие «квартирники» проводились постоянно, потому что все жили рядом, а потом все это тоже перерастало в наигрывание.

У нас  на Речном вокзале был такой бермудский дружеский треугольник. Катя  Филиппова, с которой я познакомился  во время крымского пленэра,  жила в «китайской стене», рядом в башне жил Серёжа Рыженко, который в те времена создал группу «Футбол» с Валей (ред. его женой), рядом буквально жил  я. Все музыканты плотно общались, приезжали в свое время «Кино», мы ходили на шашлыки с Шевчуком,  и смешно кричали местные вслед: о, битлы пошли, все в черном. Петя Мамонов ходил на «квартирники», садился и слюнку пускал. Тогда он ходил в одних и тех же джинсах, у него был клетчатый пиджачок, и усики такие. Однажды Петя с Леликом приехали к нам на Речной, и Петя очень красиво достал банку с ананасами,  и заедал ананасами пиво. Такая вот была эстетика. И ради того чтоб просто хорошо посидеть и  время провести, все это и делалось. И надо сказать, что публика была очень благодарной и серьезно к этому движению квартирному относились: слушали, запоминали конкретные песни, которые не были нигде изданы. Вот сейчас это в клубе невозможно представить, приходят какие-то люди краешком глаза смотрят, а в основном все своими делами занимаются.

Н.О. Я  тоже делал у себя дома квартирники для питерцев, когда  у меня была квартира в Никулино.... там были Рыженко, Кинчев, Майк, Башлачев, 85 год... да , Башлачев  был последний.  Я даже умудрялся своих соседей приглашать, какие-то деньги собирать и отдавать музыкантам. Там как раз 20 - 30 рублей  ребята  иногда собирали,  тем кто из Питера просто на билеты. Такое много где происходило, когда расцвел Апт-Арт. И   в квартире Никиты, и в квартире Рошаля,  состоялся первый концерт Цоя в Москве. Впрочем, первый концерт Свиньи в Москве, тоже. Я на нем присутствовал, когда Грише Забельшанскому колонки для классической музыки сожгли. Там все время Майк любил останавливаться ночевать у Никиты, еще до Апт-Арта и вели они долгие умные беседы. Не помню, выступал ли Майк, но контакты с Питером налаживались через музыкантов.

М.Б. Как началась «Среднерусская возвышенность»?

 С.В. Никола мне позвонил и попросил приехать на Ленинский проспект. Мы отрепетировали первую песню «Галя гуляй», с которой и выступили. Попадание в этот новый мир сработало,  как революция. Я познакомился с людьми, которых раньше не встречал, целый сложившийся пласт нового искусства. Это сильно повлияло на психику. Сработало, как бомба замедленного действия. Даже переезд  в Берлин я осознал не сразу. Такой вот, параллельный советскому, этот неформальный  мир был.

Так получилось, что творчество мое сложилось между музыкой и живописью. Музыкальное началось с такой штуки, как  мы это называем, «Колдунчики», которые до сих пор существуют. Люди приходили и вместе  играли музыку, неважно какую. В 80-х мы  с товарищами базировались в чудовищном месте, которое называлось Завод нестандартного оборудования имени Александра Матросова. Из всех музыкантов, профессионалом был барабанщик, который пытался даже на нас заработать деньги. Возил на какие-то свадьбы, и был откровенный лабух. А я был если не начинающим, то и не стремящимся…Была своя  точка. Вот и все.

При этом я занимался живописью. В «полиграфе» был замечательный преподаватель живописи Буржелян, и мы все стали «бурженистами». Классный живописец, наследник «Мира искусства», который проводил постоянные практики в каких-то хуторах, там где Бруни писал. А летом все ездили писать в Крым. При этом он был настолько классный человек, с ним все хотели общаться. Он был стержень, важная часть эпохи. Не КЛАВА, а его школа живописи на меня повлияли. У него осталась масса хороших учеников. Мы ходили, рисовали этюды, а параллельно я работал на заводе Курчатовского института в НИИ неорганических материалов – это давало  бронь от армии.

М.Б. Только вот я не понял географической связи. Ты все время говоришь про район Речного, а я знаю про Новослободскую и  мастерскую в центре.

 С.В. Родился я  на улице Грановского в самом центре. Потом постепенно стали расселять квартиры, и мои родители, получив такую возможность, уехали на Речной вокзал. Там построили первые хрущобы. Массовое расселение из центра началось оттуда. Речной вокзал — совершено удивительное место, население которого состояло наполовину из москвичей, которые уехали в новостройки, наполовину из деревни, которая была за кольцом и приехала жить в Москву. Там были совершенно чудовищные баталии. За железной дорогой стояла деревня Бусиново, а с другой стороны платформа Ховрино. Я себя школьником помню, когда мы мальчиками ездили на велосипедах, трясли банками и кричали, что сегодня будет событие. И буквально в середине железнодорожной насыпи собирались толпы с одной стороны и с другой. Друг друга заваливали камнями. Это худшие стороны. А лучшие — там в принципе было нормальное место. Там прошло мое детство золотое.

Закончив школу, я буквально сразу, потихонечку переехал обратно в центр, потому что у родителей была здесь мастерская. До этого она находилась на Казарменном переулке, недалеко от Новокузнецкой, а потом мы переехали  в Марьину рощу, здесь неподалеку. То есть одной ногой я был еще на Речном вокзале, а второй уже здесь. Раньше это место более привлекательно выглядело — газончики, и мусора такого не было. Здесь наверху у меня образовалась  своя крепость в виде мастерской. У меня пережило куча народу всякого разного, из самых отдаленных концов нашей необъятной страны. Ходили, беседовали, пили пиво, фанатели  от искусства. Панк-рок опять же не обойти никак. Все присутствовало.  Как и тонны выпитого, и проглоченной  информации. Для меня было чудовищно удивительно, когда в конце концов я сюда приехал из Германии, я увидел, что именно здесь построили памятник Веничке Ерофееву. Попадание в точку абсолютно. Потому что отсюда люди в дурдом попадали с белой горячкой. Случалось, выпивали сильно. И не только выпивали, там было все в полном наборе. И приехав сюда, меня этот памятник  с одной стороны дико обрадовал, а с другой приятно удивил.

М.Б. Давайте начнем историю Апт-Арта. Как мы все знаем, это подавалось как «искусство апартаментов», и шло в общей канве альтернативы этого периода. Квартирные посиделки, «квартирники», квартирные галереи, и даже салоны. Сквоты тоже имели прямое отношение к этой квартирной традиции. Московский центр расселялся, и  москвичей конца ХХ века  квартирный вопрос окончательно испортил.

Н.О. Начался он с того, что Никита Алексеев организовал в своей квартире галерею, на базе которой сложилось целый пласт новых, более молодых  деятелей. Надо сразу тогда сказать что, крыло  дома, в котором жил Никита, построено как общежитие — там такие длинные коридоры: справа и слева маленькие однокомнатные квартирки. Их давали людям, которые работали строителями университета. Все это вместе, весь комплекс зданий и двор — был  первый кооператив Академии Наук. 

Интересен и дом, где жил Миша Рошаль. Его начали строить в 1954 году и он очень странный — снизу побогаче, а сверху все беднее и беднее. А история такая, что его строили очень долго и когда достроили до 3-го этажа вышел указ Хрущева о борьбе с архитектурными излишествами, и эти излишества где-то стали сбивать, а где-то просто не стали строить по изначальным чертежам. Миша Рошаль активно участвовал в Апт-Арте — его придвинутые экранами друг к другу телевизоры, которые назывались «Искусство для искусства», теперь в Третьяковской галерее. Там же и куча апт-артовских работ, в том числе знаменитый холодильник Кости Звездочетова, «мухоморское» солнце с неоновыми трубками.. Одной из первых акций, прославивших группу, была акция «Гнездо» в павильоне Пчеловодства на ВДНХ. «Гнездо» стало следующим, более молодым поколением московского соц-арта. Они были одними из первых художников, которые работали с перформансом.

Я познакомился с Мишей Рошалем в этом  дворе, потому что мы жили в соседних подъездах. Он чуть старше меня. Я давно видел, что странный персонаж какой-то ходит. Все было странно, и странность привлекала. Миша был такой человек, который позволял себе жить, как будто советской власти никакой не существует. Однажды он мне сказал:  «Знаешь, Никола, для того чтобы быть миллионером надо просто сказать себе «я – миллионер». И жить как миллионер».

Никита сделал инвайромент, превратил свою маленькую однокомнатную квартиру в галерею. Андрей Монастырский тоже участвовал в этих выставках. Я помню одну гениальную его работу, которую он сделал по телефону для первой выставки Апт-Арта. Он позвонил Никите, сказал, что плохо себя чувствует и не приедет, и чтобы Никита сделал его работу за него. Работа получилась такая — на каком-то подиуме лежала кепка, на кепке была табличка с печатными буквами «Поднять». Человек поднимал кепку, а  под ней  было таким же шрифтом написано «Поднять можно. Понять нельзя». В галерее каждые две недели проходили выставки, и слухи о ней  расползались не только по Москве, но  и за границей.

Один раз подъехали какие-то  американцы на двух автобусах, ищут галерею Апт-Арт. Как  раз Никита шел домой, и автобусы едут. Оказалось, где-то в западной прессе написали про галерею, и  туристы шоферу сказали — нам обязательно надо по такому-то адресу в галерею современного искусства «Апт-Арт». И все это происходило в суровые времена Андропова и Черненко. Место стало супер засвеченное для органов.

Единственными защитниками  Никиты  во дворе были  бабульки-соседки, которые его очень любили и всячески выгораживали.  Да-да, они были все на его стороне. Эти старушки по очереди работали лифтершами, и когда одна вызвала как-то раз милиционеров, услышав слишком громкую музыку, все ее подружки устроили ей полную обструкцию. Год с ней не общались. И сообщили Никите – мол, мы с Марьванной больше не разговариваем. Он даже спать там не мог, ходил к маме! Потому что каждый раз снимать с потолка кровать было тяжело. И мне кажется, что Никита был даже рад когда все это  закрыли кгбшники — за год он очень устал от этой бурной  деятельности. Этот героический разгон был эдаким хеппи эндом «Апт-Арта» в 1984-м году. Там же активно  участвовали «Мухоморы», которые записали в начале 80-х свой «золотой диск» концептуальной музыки, после чего их подразогнали, но они успели поучаствовать. Практически на месте «Мухоморов» и образовалась «Среднерусская Возвышенность». И петь в ней стал один из мухоморов Свен Гундлах, когда вернулся из ссылки в армию. Но началось все  немного раньше.

М.Б. Как тебя самого занесло в музицирование?

Н.О. Я с младых лет бренчал какие-то песенки. Сначала интеллигентский репертуар, типа Окуджавы, барды тоже. Но когда поступил в училище, встретил Сережу Артамонова, сына художника Артамонова, которого каждый год выгоняли за пьянство. И он все время под лестницей и во дворе сидел с гитарой и пел песни, гениальный был певец. Тогда в 1975-м  была пластинка Леши Дмитриевича, и для меня гениальный джаз начался с него. Он остался для меня до сих пор потрясающим персонажем. Лешина судьба —это пример истории русского мультикультурализма. Он уехал в Америку. В «Распутине» они играли с Диззи Гилеспи, но в конце жизни у него все культурные начала  в творчестве смешались.

Бренчание  продолжалось, пока году в 1983-м я не оказался на Юго-Западной. Я снимал там квартиру, а надо мной жил голландец  Роб Вундеринк. Мы с ним познакомились, и оказалось, что он не просто голландец, а бывший гитарист достаточно известной группы конца 60-х годов(Deazol, Kayak). А здесь он работал переводчиком в издательстве «Прогресс». Но человек был абсолютно отмороженный, настоящий рок-музыкант и авантюрист. В 1984-м году он открыл у себя в квартире информационное агентство, поскольку говорил на всех языках, а к 1985-му году купил себе первый Макинтош. Роба выгнали из СССР в 1987 году за дикую наглость, с точки зрения КГБ и ТАСС, открыть здесь независимое пресс-агенство. Даже в какой-то газете напечатали разоблачительную статью из которой впрочем не было понятно в чём он виноват. Единственное его прегрешение, следуя статье, состояло в том, что он носил парик и вставлял в глаза линзы, то есть был  подозрительным человеком.При помощи какой-то загадочной присоски присосал к телефонной трубке  встроенный модем  и таким образом передавал свои статьи на голландское радио и телевидение. Но на этом он не остановился. Параллельно он работал в советском издательстве. Однажды он обнаружил, что лифтерами в этом подъезде работают молодые интеллигентные ребята с бородками. И сказал им, — вы сидите ничего не делаете, читайте советские газеты, а мне потом резюме выдавайте, я вам деньги буду платить. Главный из этих ребят поправил очки, попереводил и сказал, — знаешь, денег не надо, давай натурой. Как-то я возвращаюсь домой и вижу следующую сцену — большое лифтерское стекло, неоновый свет, стол, над столом сгрудились почти как хирурги пять молодых почти одинаковых людей. Все с бородками, в очках, отвертки, и у них разобранный на винтики первый макинош. Смотрят.

Это  были ребята Степы Пачикова с физфака МГУ. Степа Пачиков – ныне один из известнейших  предпринимателей  из Силиконовой долины, русского происхождения.

Роб мне дал поиграть свою гитару и комбик. Гитара была Гибсон, а комбик — Фэндер. Когда эти вещи увидели друзья музыканты, вроде из  группы «Кабинет» или Леши Борисова из «Ночного проспекта», они просто прихуели. Потом  немало самых стремных концертов, в период строгих запретов 84-ого  года, игрались на этом комбе.

И я  сам в свободное время тоже что-то бренчал. Раз как-то заходит Вася Шумов, видит что я бренчу и говорит, — давай ты у меня в группе «Центр» поиграешь. Я говорю, —знаешь, я Робу уже отдал гитару, а он говорит, — ничего у меня есть одна свободная.

Это были времена, когда любые подобные  концерты были еще  запрещены, но хитрый Вася договорился с передачей «Что? Где? Когда?» о том, что он в прямом эфире на записи передачи сыграет концерт. И мы стали встречаться, но потом у Васи кончились деньги, и  он сказал, — извини, гитару продавать надо, ты свободен. Недели две я с ними поиграл и очень многому у него научился. Вася абсолютно гениальный менеджер, я думаю,  сказывается его хоккейное прошлое. Он из ничего делает группу, и строит ее как хоккейную команду — ты делаешь так, ты так… И эту технологию я потом  применил  удачно в «Среднерусской Возвышенности». Иначе это было бы совсем непонятно что

М.Б. Началась уже Перестройка, Гласность ,Ускорение, точнее они были заявлены. И мне кажется, что только Ускорение и началось, сначала.

Н.О. Да, событий стало больше, пошли рок-концерты, образовался «Детский сад»,  куда шумной толпой приезжал Курехин с компанией. Вскоре появился сквот на Фурманом. А дальше время из-за плотности событий вовсе сжималось до долей секунды. В какой-то момент оказалось, что нужно, условно говоря, собирать бэнд. В формате рок-группы. Призыв шел со стороны рок-н-ролла. Призвал нас в свои ряды. Звонили друзьям и знакомым. Я позвонил своей старинной подруге Кате Филипповой, с которой был знаком с тех пор, когда сам еще учился, а она  училась в МСХШ. Катя сказала: «У меня бойфренд Сережа, он замечательно играет».

 С.В.Мы тогда уехали в Крым на пленэр. Я освободился из Кащенко, и в чем был, в том туда и приехал. Белая маечка из Кащенко, отпечатанная штампом, шляпа какая-то дурацкая, и в виноградниках набрел на Катю Филиппову. Она шла в платочке, в очечках каких-то, и дико мне понравилась, и  я не знал с какой стороны подойти. Но мы подружились, накурившись беспонтовой травы.

Н.О. Очень смешно сейчас вспоминать  этот постоянный кастинг. Первый кастингуемый был Сережа, а дальше мы искали, как расширяться. Искать, например, клавишника или клавишницу. Клавиши были  детского размера, где вместо клавиш стояли кнопочки. И  первой клавишницей у нас стала Дуня Смирнова. Но бедная Дуня была девушкой из хорошей семьи, которую в детстве мучали пианино. И она еще девушка в общем такаааая…видная. Ну, конечно, пальчиками по этой хуйне... не попадала. И с ней ничего не вышло. Одновременно разжились органом «Юность», но было поздно. А потом появился Сталкер. И поехало!