Группы

СТУДЕНЧЕСТВО

Для отпрысков перспективной молодежи дела обстояли несколько иначе, поскольку институция высших вузов по сути представляла собой замкнутую коммуникацию, со своим сложившимся за несколько последних десятилетий досугом. Выражавшимся не столько в комсомольских комнатах, библиотеках и кружках, сколько в бурном активном брожении в общежитиях и трудовых студенческих лагерях, которое изредка прерывалось выездами на посев и сборку овощных культур. Для более возрастной группы успевших завязнуть в семейных отношениях предлагалось участие в стройотрядах, где в эпилоге молодожены получали либо жилплощадь, либо заработок, несравнимый с обывательским. Досуг стройотрядов украшала кспешно-бардовская романтика и комсомольские агитпоезда, разъезжавшие по молодежным стройкам. Но уже к середине 80-х дискотечная мода накрыла эту институцию и студенческие лагеря, наиболее известным рассадником которой стал лагерь от МЭИ в Алуште, где свою трудовую деятельность начинали многие известные ныне диск-жокеи еще в далеком 84 году. А сам лагерь был открыт для многочисленных поселенцев. Стоит отметить также, что большинство учащихся, многие из которых были иногородними, находились в городе на особом вальяжном статусе, и сложно сказать, что играло тут большую роль. Либо тот факт, что после обучения студенты распределялись в различные города и им давали погулять напоследок, либо постоянная задействованность этих групп в каких-то социальных акциях и процессах. Но так или иначе, ослабленный контроль и многочисленные иностранные студенты способствовали тому, чтобы эта институция стремительно обросла всеми «благами» того периода в виде фарцовки и меломанской информации. В фестивальный и олимпийский период студентов оставляли в городе, зачищая от нежелательного элемента, и организовывали студенческие места отдыха в виде дискотек и молодежных кафе. Все это вело к сращиванию этой среды с остальной коммуникацией центра вплоть до немалой маргинализации и этой части молодежи после закрытия вузов, утративших свою актуальность. Хотя тяга к неформальности наблюдалась еще в дофестивальный период, когда на базе студенческой коммуникации складывались рок-группы, клубы и делались попытки организовывать первые рок-фестивали.

Подобное благоволение студенчеству присутствовало и в академических городках, где преобладало молодежное население, за счет разнородного распределенного населения были налажены связи с «большой землей» и заграницей.

Так что нет ничего удивительного в том, что пресловутые самодеятельные московские рок-фестивали первой половины 80-х проходили в Зеленограде, Черноголовке, Дубне... Нечто подобное копошилось в Хабаровске и Свердловске на базе студенческой коммуникации. Но количество участников этих мероприятий как-то даже неудобно сравнивать с посетителями концертов зарубежной рок–эстрады (типа «Прудис», «Смоуки» и иных представителей соцлагеря), и, конечно же, с прибалтийскими рок-фестивалями этого же периода, куда съезжались поклонники рока 70-х с разных регионов.

Но большая часть студенчества и, конечно же, ее женская половина в большей степени была увлечена дискотеками, которые стали плодиться в постфестивальный период уже в городской черте, ранее рассредоточенные в пионерских, трудовых и студенческих лагерях загорода. К 86 году подмосковные дискотеки и трудовые лагеря стали массово закрываться, что в немалой степени повлияло на развитие молодежных событий.

НЕФОРМАЛЬНЫЕ ГРУППЫ

Само понятие неформальности, задолго до того как стать нарицательным именем каких-то околополитических образований, являлось порождением все той же студенческой среды, где, помимо формальных подразделений, допускалась инициативная деятельность групп «продвинутых» комсомольцев. Но в итоге начинания все равно происходили под эгидой комсомола, без какого-то реального продолжения. Так, расцветшее в конце 70-х достаточно массовое движение КСП, формализировавшееся в конце 70-х, пришло в упадок уже в первой половине 80-х. В Ленинграде и Прибалтике, где был более мягкий климат, под комсомольской эгидой были образованы рок-клубы, но в Москве все было намного жестче. Действительно внеформальные молодежные образования попросту табуировались к озвучиванию и подвергались гонениям. Особенно начиная с 84 года. Этим в первую очередь обуславливался факт небольшого количества настоящих неформалов, сознательно идущих вразрез с общепринятыми нормами, за которыми спустя годы стали подтягиваться любители всего «запретного». Но тем сильнее был резонанс от появления подобных типов на пустынных улицах центра города, расчищенного под перемещение трудящихся масс и туристов.

МАЖОРЫ

Отдельная категория «преуспевающих» граждан существовала всегда и имела свою сложившуюся систему взаимоотношений. Даже постфестивальные коммуникации 60-х в виде советских стиляг джазового направления и тем более системы хиппи 70-х были далеко не первыми неформальными группами Советского Союза. Группы зажиточных модников находились в артистической декадентской среде 20-х, а также в среде городских пижонов и криминалитета периода НЭПа. Эта немногочисленная прослойка проходит красной линией через всю историю советского строя, обрастая связями, возможностями в торгово-производственной и номенклатурной среде, не сильно усугубляя расслоение в советском обществе в силу своей кулуарности и закрытости.

Но уже к середине семидесятых, в рамках построения «развитого социализма», скрывать неравномерный уровень проживания стало гораздо сложнее, а вскоре и попросту утратило смысл. Советская номенклатурная «элита» открыто посещала публичные заведения; цирк, ипподром и ресторации, а к концу семидесятых столицу потрясли антикоррупционные скандалы и серия крупных ограблений, выявивших очень крупные накопления в виде бриллиантов. Положение усугубляло бравирование собственными связями и происхождением части отпрысков этой прослойки, прогуливающих доходы родителей в центральных увеселительных заведениях, которые в субкультурных сообществах были обозначены как «мажоры», что подразумевало некую толщину. Достаточно немногочисленная категория лиц из числа отпрысков номенклатуры, работников дипломатических и торговых ведомств, крупных военных чинов и советской литературно-актерской и эстрадной среды достаточно длительное время задавала тон и уровень, к которому стремилась остальная менее успешная, но также «благополучная» молодежь. И если более пожилая часть элиты как-то старалась не подчеркивать собственное благополучие публично, предпочитая дачное и пансионатное времяпровождение, то молодая мажорная поросль выбирала местом праздного времяпровождения центральные увеселительные заведения и молодежные кафе, которые начали открываться в постолимпийский период.

Мажорная прослойка, гордо именующая себя на иностранный манер богемой и «золотой молодежью», в массе своей составляла не менее бесперспективный избалованный обеспеченный срез, на котором паразитировали хипстеры, фарцовщики и артистически-актерская богема, вскорости попавшая под это же определение. Наверное, это самая неизменная в силу своей стабильности прослойка, существовавшая во все времена и при любом режиме. И, как во все времена, с достаточно небольшим количеством разумных представителей вида, разумно использовавших доставшийся волею происхождения ресурс для расширения собственного кругозора и поддержки собственного круга общения, отличного от мажорного, в определенный период ставшего синонимом лоховства.

Немногочисленная, но обладающая ресурсами и достаточно деятельная, эта категория граждан и в силу модности, и просто в силу склада характера все время спутывалась с «плохими компаниями», желая общения на равных с субкультурными беспокойниками. И бескорыстно помогала системному, творческому и студенческому люду, вливаясь в ряды уличных коммуникаций. Предоставляя собственные практически свободные жилплощади и дачи для субкультурных тусовок и концертов или меломанскую информацию, которая значила порой намного больше, чем бытовые блага. Таких, естественно, были единицы, и, как правило, не имея естественных тормозов, они горели в первую. Более сдержанные и рассудительные вливались в утюговские, стиляжьи и хипстерские компании с меньшим ущербом и большим КПД самореализации. Остальная бесхитростная мажорная часть «плыла по течению» и после смены режима естественным образом влилась подалее от физического труда в область журналистики, телевидения и шоу-бизнеса.

При этом стоит отметить, что уже к середине 80-х в силу сближения студенческой и мажорной части под термин «мажор» попадали и отпрыски зажиточных горожан, стремящихся в советскую интеллигенцию, но с мажорскими замашками и снобизмом, видимо, полагая их неким атрибутом культурности. Эта прослойка активно пополняла студенческие коммуникации беспечно просиживающих штаны и юбки в вузах ради социального статуса и успокоения родителей. И, так же как и мажоры, активно посещавших центральные модные заведения и рестораны, сбиваясь в компании от 10 до 30 человек. Крупнейшая же уличная коммуникация зажиточной молодежи находилась в ЦПКО и насчитывала более 300 человек, разбитых на небольшие компании. На начало 80-х в городе было не более 10 заведений молодежного характера, многие из которых находились при гостиничных или ведомственных комплексах. «Синяя птица», «Метелица», «Лира», «Белые ночи», «Космос», «Орленок», ЦДТ. Позже, с 84 года, активно заработали «Молоко» (кафе «У фонтана»), «Клетка» («Времена года» в парке Горького), «Конюшня» (Битца), «Ровесник» на Первомайской и «АБВГДейка» (в гостиничном комплексе «Измайлово»). Здесь общее количество посетителей и участников было на порядок выше за счет студентов, жаждущих развлечений, и зажиточных урелов, как-то следящих за модой, с которыми перемешались мажоры. Социально активная часть этой среды пыталась музицировать и по сути создала первые тусовки нью-вейверов, стиляг нового типа и брейкеров. Создавая закономерное приложение любой танцевальной субкультурки в виде дресс-кода, музыкальных экспериментов и уличного времяпровождения, состоявшего из праздного болтания, потребления всего, что можно было достать и увидеть, танцев, катания на скейтах, появившихся еще в конце 70-х в Прибалтике, а в столичных подворотнях и студенческих коммуникациях популяризированных чуть позже, особенно после выхода на экраны «Танцев на крыше» и «Курьера» уже ближе к перестроечным временам. Подобная ситуация наблюдалась в Прибалтике, где культивировался близкий к европейскому образ жизни и социальное расслоение было менее заметно. Но даже в Ленинграде размежевание между мажорами и остальными субкультурами носило более резкий характер, чем в той же Москве.

При этом многие злачные места были малодоступны по карману основной массе «середняков», для которых спешно создавались мелкие местечковые площадки и танцполы в дкашках, приспособленных под дискотеки, как тот же городок имени Баумана или Сокольническая «Лимитка». Для студентни, являвшейся, по сути, самодостаточно закрытой институцией, в перестроечный период существовал самостоятельно организованный досуг в виде дискотек в приписанных к институтам ДК. Но уровень подобного «сервиса» в разы проигрывал модно молодежным местам, по крайней мере до 86 года.

УТЮГИ

Утюги – более активная, по-настоящему субкультурная коммуникация советских кажуалов, активно паразитирующая на мажорной прослойке. Речь идет о категории лиц, которую обобщенно называли «фарцой», на самом деле представлявшей собой достаточно развитую разновозрастную группу с собственной специализацией, иерархией. И системой ценностей, предельно циничной, но не лишенной романтики, бодрости и задора, поскольку участие в подобной коммуникации требовало различных навыков разной степени сложности.

Собственно самим обобщенным и морально устаревшим термином «фарца» обозначалась группа перекупщиков разнообразных дефицитных товаров, различным образом попадавших в руки владельцев. Поставщики подобной продукции, ездившие в иностранные командировки, проводники поездов, служащие торгового флота и гражданской авиации, на субкультурном сленге именовались «крючками», способные выцепить или зацепить из ниоткуда любую вещь под заказ. Эта была отдельная категория лиц, мало пересекавшаяся с дальнейшей схемой реализации. Под терминологию «фарца» попадали единовременно и предприимчивые граждане, способные вовремя скупить какой то модный товар и моментально его реализовать, и продавцы подобного товара. Располагавшиеся в комиссионных магазинах и крупных универмагах, где это все реализовывалось из-под прилавка. И промышлявшие как частные дилеры, обслуживая зажиточных граждан «по знакомству» и студентов, где фарцовка расцвела буйным цветом в общежитиях, где свободно пребывали отпрыски зарубежных функционеров и даже члены королевских семей Африки. Подобным промышляли и мажоры, перепродавая проданное или привезенное родителями. Все эти общеизвестные факты пытались каким-то образом скрывать и покрывать, но иногда происходили истории, мигом облетавшие город, поскольку «длинное ухо» слухов работало в интеллигентской кухонной среде не менее активно, чем в подростковой, уреловской. Наиболее засветившийся достаточно печальный факт подобного произошел в МГУ, когда отпрыск какого-то регионального бонзы устроил соцсоревнования между девушками, кто лучше спляшет на подоконнике за пару новых туфель, и одна из возможных победительниц с подоконника сорвалась и убилась насмерть. Развитие этой истории было не менее трагичным. Отец девушки оказался бонзой покрупнее, и посаженный на немалый срок студент так из мест заключения и не вышел. Это было еще одной из причин, по которым с мажорами никто не хотел особо связываться. Всегда за спинами несамостоятельных детишек маячили тени родителей, с далеко непредсказуемыми мотивациями и последствиями. Но это в большей степени касалось жителей высоток и подъездов с консьержами, а в экспериментальных районах социальный снобизм был размыт до приемлемых норм подросткового общения.

Социально активную же основу этого этажа урбанистического андеграунда составляли «утюги», «утюжившие» центральные улицы на предмет контакта с иностранцами. Дерзкие, циничные, веселые, отдающие отчет о степени коррумпированности системы и правоохранителей, эти группы лиц по-настоящему представляли собой угрозу «престижу страны», активно интересуясь тем, что происходит по ту сторону «железного занавеса» и публично не подчиняясь существующему правопорядку, периодически откупаясь от всевозможных неприятностей. Как от милиции, так и от криминала, устраивавших на эти группы охоту в районе Красной площади, ипподрома, ЦДТ, ВДНХ и «Будапешта». Здесь тоже имелись свои градации, начиная от специалистов по валюте, меняющих советскую военную атрибутику и антиквариат на вещи и вражеские дензнаки, утюгов, специализирующихся на вещах и парфюмерии, и самой молодой по возрасту и наименее уважаемой прослойки – гамщиков. Детишки, меняющие советские значки на жвачку (гаму) и прочую мишуру. Добытое распространялось в своей и мажорной среде или уходило фарцовщикам, многие из которых работали в гостиничных комплексах дежурными по этажу, барменами и диджеями первых городских дискотек, которые, помимо накопления и распространения аудиоинформации, не проходили мимо и прочего. Любопытны образования, связанные с парфюмерией – в массе своей польской и югославской косметикой, которая в фестивальный период расцвела в виде почти ирокезских и папуасских боевых раскрасок на милых личиках столичных модниц. Помимо мелких гостиничных фарцовочных мест возле Детского мира, ГУМа/ЦУМа и, конечно же, знаменитого туалета слева от Большого театра, впритык с театральным кафе, любимого места времяпровождения актерской богемы.

К началу 80-х утюги выделились в достаточно заметную группу, способную закрыть полностью перрон на «Октябрьском поле» и достаточно заметно мелькавшую в районе ипподрома, ЦДТ, гостиницы «Космос», «России», «Интуриста», «Будапешта» и «Националя». Быт и досуг этой субкультуры выражался в постоянном манипулировании вещами и денежными средствами, а суммы, вырученные от фарцовочных махинаций, по советским меркам накапливались фантастические, но тратить их особо было не на что. Поэтому в молодежной утюжьей среде все уходило в кураж и выпендреж, как спустя 20 лет это делали и делают по сей день многие баловни «перестроечной фортуны», не имея возможности или фантазии вкладывать средства в какое-либо дело. Утюги и фарцовщики естественным образом составляли здоровую конкуренцию мажорам и богемным снобам своей внеклассовой системой, что позволяло продвижению молодых людей с низов городского общества на различные этажи советского закулисья. Подобная карьера на сленге выражалась термином «подняться» и стояла во главе угла подобных взаимоотношений. Но завязка на финансовой составляющей и навязчивой идее уехать из страны советов делало эту коммуникацию достаточно ограниченной в развитии. Что и подтвердили последующие события, когда, насмотревшись иностранного глянца, множество утюгов уехало за границу на рубеже 90-х и оказалось в менее перспективных условиях, чем на родине. Сама же субкультура сошла на нет сначала в конце 80-х, когда поперла сувенирная распродажа перестроечного китча. И окончательно когда началось свободное хождение валюты, открылись границы и пункты обмена валюты. Но коммуникация, сложившаяся в конце 80-х на Арбате, дотянула почти до середины 90-х, и на смену утюгам закономерно пришли фоттеры (футбольные фанаты-модники), державшие и скинхед-, и кажуал-стиль, в отличие от итало-американской моды утюгов. В Ленинграде, как и во многих иных городах, фарцовка процветала, поскольку обыватель как мог боролся за «современность», и эта категория «нужных» людей тусовалась в «Галерее» и «Климате», также прилюдно шикуя атрибутами социального благополучия. И только с подачи малосведущего в окружавшей его среде небезызвестного Ю.Ю. Шевчука в 1984 году эта категория лиц из утюгов была переименована в «мажоров» на московский манер. Несмотря на то что количество отпрысков номенклатуры в этой среде было минимальное.

Особняком от «танцевальной» и «деловой» молодежи держались филофонисты и коллекционеры, кучковавшиеся возле ГУМа, в ЦПКО и рядом с магазинами на Ленинском, «Мелодия» и «Лейпциг». О которых как неотъемлемой части меломанских субкультур речь пойдет отдельно и в иной главе.